Рис. Даши Шошиной “Икона — ожившее сердце иконописца”

А.М. Галина Павловна, вы начали писать стихи в зрелом возрасте (в возрасте Христа, не так ли)? И первым стихотворением стала молитва – “Молитва женщины”. Да и в последнем сборнике большинство стихов – молитвы. Но ведь выросли-то в Советской стране, воспитаны на коммунистических идеалах, были, наверняка, пионеркой, комсомолкой… Можно представить, как разрывалась у вас душа, когда вошли в Храм. (Об этом стихи “Пасхальный Первомай”, многие читатели восприняли их неоднозначно.) А как вы пришли к Богу, к православной вере?

Г.Я. Я поверила в Бога, когда умирал мой сын. Просто больше не к кому было обратиться: родные ничем помочь не могли, врачи – тоже. И я, воспитанная в семье коммунистов-атеистов, нашла себе звезду в оконном больничном переплёте и стала с ней разговаривать. Мне казалось, что Бог чего-то недопонимает, и я пыталась его переубедить.

Потом, когда покрестилась, выучила молитвы, стала, как положено, просить прощения за всё: что посты не соблюдаю, на исповеди редко бываю и так далее. Только удивлялась про себя: зачем столько языческой пышности в церкви и почему православие означает “правильно славить” Бога. А зачем Ему наше славословие и раболепие, если Он хочет видеть людей подобными себе?

И только недавно пришло осознание того, что Бог не на Небе, не извне, Он – в моём сердце. Он – это я. Для меня это стало настоящим потрясением: ведь одно дело – грешить, каяться, просить помощи у кого-то на Небесах. И совсем другое – отвечать перед самим собой. За всё отвечать. Это совершенно иная ситуация. Измерение иное. Не знаю, это ли имел в виду Пушкин, когда писал: “Ты сам – свой высший суд”. Но появляется совершенно иной взгляд на всё – извне, сверху. И чувство одиночества усиливается. Понимаешь, что твои открытия, прозрения бесполезно кому-то навязывать – это только твоё. Люди никогда не верят тому, что им говорят, они должны до всего дойти сами, у каждого свой способ учиться.

А поэт – не учитель и не пророк. Он – слабый грешный человек, который услышал голос Бога в своём сердце. Стихи – это, видимо, то, что Бог считает возможным сказать сначала самому человеку, поэту, а потом через него – другим людям.

– Меня сегодня поразили ваши слова о том, что Бог внутри нас. Для меня это было открытием: мы не знаем, есть ли какие-то миры там, извне, но оказывается, неизведанные миры находятся внутри нас. Только не могу понять одного: а почему люди всегда искали Бога прежде всего не в себе самом, а где-то наверху? Почему эта мысль приходит в голову единицам и так поздно, уже в 21 веке?

Г.Я. Я тоже об этом думала. Речь идёт об эволюции веры. Действительно, мы приучены к тому, что Бог находится над нами, где-то извне. Просто никто по-другому и не рассказывал. Всегда удивлялась, почему на Земле столько богов, столько религий. И почему люди так враждуют из-за этого. Казалось бы, какая разница – пророк Магомет, Аллах, Йегова, Христос? Ведь все они призывают к одному и тому же: не убий, не укради, не пожелай жены ближнего, не завидуй… Тем не менее, разжигаются религиозные войны, которые воспитывают такую ненависть к иноверцам, что страшно становится. А ведь если подумать: каждому человеку свой Бог открывается, если только Он есть у него в сердце. Представляете, что получается: сколько людей, столько и богов.

Надо ещё сказать об отношениях власти и религии. Как только рождается новая вера, возникают гонения на неё, репрессии, люди гибнут за свою веру. (Вспомните христианство, магометанство.) Потом, видно, власть одумывается, и начинается приручение этой веры, огосударствление её. Религии, если и возникают в противовес государственной власти, то вскоре идут рука об руку с нею. И ни о каком Боге уже говорить не приходится: там, где появляется власть, Бог кончается. Множатся религии, церкви, догматы – не ходи туда, не ходи сюда. Ты вечно грешен, пойди на исповедь. А ведь постижение Бога в человеческой душе – это очень простая вещь.

– Считается, что Бог – это Творец. А если он Творец, значит, Он создал всю Землю, значит, Он должен быть один. Он где-то там, вне нас, потому что мы – творения. Но почему Он в сердце? Да потому что в священных писаниях сказано: “Города земные Я оставил правителям, а Себе оставил сердца человеков”. И Бога, вы, действительно, правы, слышит только сердце человека. Надо только открыть сердце, и тогда вы услышите Его. И вы Его увидите, поймёте и осознаете именно через себя, индивидуально. Поэтому ощущение Бога разное – каждый по-своему Его ощущает.

– Но почему мы Бога ищем и одновременно от Него отворачиваемся? Я говорю о большинстве нашего современного российского общества. И если интеллигенция, которой всегда было минимум, пытается рассуждать от своего имени о судьбах большинства: “Куда же катится Россия?”, то, будьте добры, ответьте и на мой вопрос.

– Так как трудно говорить обо всех, то попробую сказать языком нашего преподавателя экономики, который рассуждает примерно так: “Очевидно, люди, отторгающие Бога, думают, что они получат косвенно какие-то “блага” за это отторжение. Кому-то это покажется эпатажем, кому-то – более актуальным. С одной стороны, человеку хочется Бога внутри, хочется чего-то возвышенного, он чувствует, что оно есть, но вокруг люди, которые думают одно, но говорят совсем другое…

Г.Я. Человек, с одной стороны, мучается одиночеством, страдает, действительно, ищет какую-то веру. Вот у нас, допустим, было коммунистическое общество, люди верили в светлое будущее, в идеалы коммунизма. Был Моральный кодекс строителей коммунизма. И страна у нас была самая лучшая… И эта вера до определённого времени заменяла веру в Бога. А когда рухнула старая Россия, люди оказались в вакууме, что для души человеческой очень опасно, потому что свято место пусто не бывает. Там, где ничего нет, обязательно заведётся нечисть. И люди начали снова возводить храмы, приобщаться к различным церквям, конфессиям.

Кстати говоря, на заре перестройки столько было всякой тьмы, столько оккультизма. Это и сейчас есть, но схлынуло массовое увлечение, а то ведь шли куда угодно. Прежде чем я пришла к вере, куда меня только не заводили – в какие только секты, храмы и мечети. Мне всё было интересно, как ребёнку, хотелось понять: а почему тот бог лучше этого. Но, в конце концов, надо же определиться. И тогда я поняла, что все боги, о которых говорят представители разных религий, это один и тот же Бог. Один Он для человека – неделимый. С одной стороны мы, действительно, ищем Его, а с другой, когда кажется – вот Он, рядом, сейчас мы его найдём, думаем, а вдруг это опять не тот. И получается отторжение… Просто само сердце открыть страшно.

– Очень маленькое и робкое слово в защиту поэтов-атеистов. Сейчас много говорили о Боге, и мне показалось, что мы незаслуженно забыли атеистов. Мой любимый поэт – Роберт Рождественский. Он писал, что не верит в Бога, но это же не отрицает того, что он был поэтом. А ещё я хотела спросить по поводу феномена Огюста Ренуара. Этот художник прожил довольно трудную жизнь, многие годы был парализован, но он всё равно работал. И посмотрите его картины – увидите красивых женщин, цветы, пейзажи… То же и с Афанасием Фетом. У поэта была очень трудная жизнь, а какие стихи он писал! Мы очень много говорили сегодня о великой борьбе души, о том, что поэзия – это боль. Мой вопрос: а не нужен ли нам такой феномен Ренуара в поэзии?

Г.Я. Но ведь одно другому не противоречит, мне кажется. Когда поэзия рождается из боли и является противостоянием этой боли, то тут, очевидно, тот же способ спасения, способ перепрограммирования свой судьбы. (Вспомните пример девочки, когда она, практически обречённая, рисует солнце, да и все дети с лейкозом создавали удивительно светлые рисунки.) Я работала в Обществе инвалидов 3 года и с разными судьбами сталкивалась, а о собесе уж и говорить нечего – там потрясающие встречались люди. Не все из них верили в Бога, многие были атеистами. Может, это прозвучит парадоксально, но мне кажется, даже если человек говорит, что не верит в Бога, но при этом находит в себе силы преодолевать свои недуги, несчастья, всю свою нескладную судьбу, создавать стихи и картины, которые призывают к свету, то Бог в этом человеке есть! Даже если он Его не сознаёт.

– В зале есть человек, который тяжким, тернистым путём шёл к постижению Бога. Это Фёдор Капинос. Он Бога открыл не так, как Галина, а по-другому, и это настолько круто изменило его судьбу, что, думаю, всем будет интересно услышать его.

– В своё время я ни во что не верил, был лишён всяких моральных и прочих “комплексов”. В 14 лет научился воровать. В школе учился на пятёрки (только по поведению были тройки да двойки). Круглых отличников с примерным поведением открыто презирал. Потом убежал из дома. Пристал к нехорошей компании, пробыл год в трудовой колонии, и снова “друзья”, опять колония – уже на три года, недолгая свобода и новая “ходка” – на целых семь лет. У меня три судимости за плечами, 11 лет провёл в тюрьме. Когда последний срок сидел, заработал туберкулёз, не раз оказывался на грани жизни и смерти. Однажды увидел в руках у соседа по нарам книгу и иронически улыбнулся: серьёзный вроде мужик, а читает такую глупость (это был Новый Завет). “Дай-ка сюда! – приказал я, и мужик покорно протянул мне книгу. – Сейчас я тебе всё по полочкам разложу, и сам увидишь, что это бодяга”. И стал внимательно читать Новый Завет. А потом долго размышлял о прочитанном. Оно зацепило моё внимание. Удивляться я давно отвык, даже там, на свободе, а в зоне тем более. Не бойся, не верь, не проси – вот и вся памятка невольничья. Божьих заповедей оказалось намного больше. И представьте себе, я получил такое, о чём и не мечтал. Но сначала пришло то, чего никак не желал, чего стыдился, считая самым страшным грехом, – слабость. Покаяние. Я впервые в жизни молился. Неумело, прямо от души, загнанной в тёмные глубины: “Иисус, за что мне такое? И столько – тюрьма, смертная болезнь. За что Ты меня так не любишь?” Молился, глотая слёзы, страстно желая верить и, конечно, не веря, что молитва изменит хоть что-нибудь.

И был ответ. Я абсолютно ясно услышал, точно сказано было прямо в уши – неожиданное, немыслимое, да просто несусветное: “Я люблю тебя!”

С этой самой минуты жизнь изменилась круто, необратимо. Что же случилось? Произошло чудо? А ведь действительно – произошло. Хотя до конца срока оставалось ещё долгих полтора года. Я целыми днями читал теперь эту книгу, которую вначале грозился уничтожить, а ночью шевелил губами, повторяя запавшие в душу строки: “Посему ты уже не раб, но сын; а если сын, то и наследник Божий через Иисуса Христа… Прошу вас, братия, будьте, как я, потому что и я, как вы: Итак, стойте в свободе, которую даровал нам Христос, и не подвергайтесь опять игу рабства”.

Чего другого, а ига рабства я нахлебался вдоволь, выше бороды. А моя душа, проснувшись, потянулась на волю – в леса, поля, города, на просторы, не окружённые “колючкой”, – к родным людям, настоящей любви. Я познакомился по переписке с женщиной, ровесницей, светлым человеком – Светланой. И полюбил. Не думал, что способен на такое, но полюбил по-настоящему. Так появился у меня тот самый свет в конце длинного, думалось, нескончаемого, туннеля. Я ждал свободы, встречи, как никогда в жизни не ждал ничего. И наконец распахнулись кованые ворота – мы встретились.

Я уже знал, что у Светланы трое детей, и хотя она прислала мне фото, не ожидал увидеть такую цветущую красавицу. Надо же: вот он – воистину дар Божий. Я совершенно новыми глазами увидел и своё прошлое, и семью – мать, братьев и сестёр, отчима, с которым я воевал. Господь подарил мне в точности такую же судьбу: мы поженились со Светланой, и она родила мне двоих детей – дочь и сына. И каждое моё утро теперь начинается с благодарной молитвы.

А.М. Вы сегодня говорили о том, что поэзия – дело жестокое. Она требует от человека особого мужества и терпения, того, что мы называем силой духа. Не каждый мужчина, тем более, если он поэт – душа тонкая, ранимая, выдерживает такие испытания. Но почему в самые переломные для России времена перемен и смуты наблюдается всплеск женской поэзии?

Г.Я. Конечно, поэзия – не спорт и не производство. Смешно говорить о разнице каких-то достижений и результатов. Можно, конечно, рассуждать о том, что лирическая поэзия требует полной открытости сердца, отказа от всех масок и бронежилетов, которые в повседневной жизни оберегают сердце и душу от боли, непонимания и предательства. В этом смысле мужчинам, наверное, нелегко: сама природа, инстинкт самосохранения, “правила” безопасности, выработанные веками, требуют от них сдержанности и осторожности в выражении эмоций. Когда они отказываются от этого, волей-неволей проявляется уязвимость и мнительность.

Рис. Ули Малашенко “Материнство”

А женщины-поэты – они живут сердцем. Но открыть его всем — всё равно, что раздеться перед всеми. Для этого нужна не просто душевная отвага, но и ясное сознание, что и зачем ты хочешь сказать. Добиться этой ясности, трезвости выражения мыслей при накале и хаосе чувств очень трудно. И вот этот рационализм и сила духа даются женщинам-поэтам не легче, чем мужчинам-поэтам иррациональность и стихийность.

Г.Я. Я говорила о том, что поэзия – это путь духовной эволюции. Любовь, материнство – тоже путь. Материнство даёт невероятную внутреннюю силу, бесстрашие и свободу от всех предрассудков: государственных, религиозных, мещанских. А ведь творчество по сути своей и есть материнство, сотворение. Это – любовь любви, самая глубочайшая женская суть.

Между прочим, все великие поэты: Пушкин, Лермонтов, Некрасов, Рубцов, Тютчев и многие другие были либо сиротами при живых матерях, либо сиротами в прямом смысле слова. И это осознание сиротства, на мой взгляд, было основной причиной обращения их к поэзии в раннем возрасте. То есть опять синдром нелюбимых детей. Первый толчок к поэтическому творчеству – боль одиночества, тоска по любви, поиск гармонии. Второй могучий толчок – чувство несвободы и тоска по воле. Россия для поэтов всегда была и горячо любимой матерью и свирепой мачехой. Одновременно. И всегда сердце рвалось от этого противоречия. Тема сиротства такой яркой алой нитью проходит через творчество всех больших русских поэтов, что удивительно, почему нет серьёзных литературоведческих исследований на эту тему.

Но вернёмся к теме материнства. Парадокс: в физическом плане материнство делает женщину очень слабой и уязвимой, порабощённой своим младенцем; а в духовном – оно даёт сильнейший стимул к росту, необычайную силу и чуткость сердца, новый взгляд на мир и чувство единения со всем живым на земле. Но одновременно на эти высшие знания накладывается вето, печать молчания. Чтобы снять запрет, высказать то, что она знает и чувствует, женщине надо переродиться, переплавиться душой. И происходит это, видимо, тогда, когда она понимает, что одинока, что за спиной у неё никто не стоит. Понимаете, о чём я говорю: даже закалённому вооружённому воину не по себе, когда у него спина не прикрыта. А у женщины в руках не автомат или меч – ребёнок!

Не только у меня, у многих женщин, с которыми довелось разговаривать, чувство такое, что мужчины устали. И в духовном, и в физическом смысле – от этих вечных битв, революций, перестроек, которые замыкают круг, ведут в никуда. И думаешь о том, что, действительно, они могут устать. Могут не дотерпеть и сорваться. А женщине, когда речь идёт о сотворении и спасении, это просто не дозволено. Ведь никто не спрашивает, какой ценой она родит. Ценой жизни, значит, ценой жизни. Здесь не может быть никаких “не могу, устала”. Точно так же, когда речь идёт о спасении. Во все века женщины спасали и будут спасать – даже врагов, иноверцев и инородцев. И никто не властен приказать им не делать этого.

Сейчас женщины в массовом порядке по всей России и по всему миру решают мужские вопросы: обеспечивают семью, в одиночку поднимают детей, то есть являются сразу и матерью и отцом, справляются со всеми бытовыми проблемами, которые раньше были на мужских плечах. Никакие они не феминистки, просто выбора нет: на войне как на войне. И такой небывалый в истории русской литературы всплеск женской поэзии – не оттого, что жить стало лучше и веселее, совсем напротив. В поэзию женщины идут не от хорошей жизни. У них выбора нет. Это говорит о том, что масса боли в душе русской женщины стала критической, и она требует выхода.

Тогда я не нашлась, что ответить. А вот когда шла на этот вечер, вспомнила, как в прошлом году, во время дикого ноябрьского снегопада, когда летали шаровые молнии, я часа полтора добиралась от улицы Русской в гору, к своему дому. И впереди меня двигалась худенькая женщина с ребёнком на руках. А второй малец цеплялся за пояс её пальто и кое-как продвигался: снегу было ему выше колен. Да ещё собачонка беспородная за ними увязалась. Видно было, что из последних сил продвигаются, но сократить расстояние, помочь им не получалось – мокрый снег залеплял лицо, двигаться приходилось вслепую, пятясь. Так мы минут 20 шли, может, больше. И, наконец, они нырнули в какой-то подъезд. Видимо, домой. Почему сейчас это вспомнилось? Если продолжать поэтические ассоциации, то моя Муза, наверное, сестра этой мамочки, что через метель своих малышей тянет, ни на кого не надеясь и забыв о себе напрочь.

Вот как далеко “зашёл” разговор о духовной поэзии на вечере в клубе “Человекознание” в декабре прошлого года. Да, эволюционные процессы, происходящие сегодня, требуют особого осмысления — через сердце. Именно об этом по-женски мудро сказала в заключение поэт Галина Якунина:

Когда готовились к публикации первые части “Разговора о духовной поэзии…”, Галина Якунина разослала друзьям-коллегам свои “спорные мысли на бегу с работы и на работу”, которые рождались у неё во время подготовки к беседе, состоявшейся в декабре 2005 г. в клубе “Человекознание”. А в январе она получила отклик на свои заметки от члена Союза писателей России Светланы Сырневой, проживающей в г. Кирове. С разрешения Галины Павловны публикуем отрывки из этого письма, содержащего интересные размышления как раз по поводу животрепещущего “женского вопроса”.