После отъезда Томо Геше Римпоче лама Анагарика решил последовать за своим Учителем в Тибет. Поздней осенью он оказался на караванной дороге, ведущей через горы в священную страну его Гуру, которая и для самого паломника стала “землёй обетованной”. Караван поднимался всё выше и выше в горы, пробиваясь сквозь густые слои облаков. “То, что вчера казалось небесным сводом, сегодня лежало у наших ног подобно безбрежному бурному океану, на дне которого скрывался человеческий мир, – пишет автор книги “Путь белых облаков”, очарованный возникшей перед ним волшебной страной. – Это было похоже на путешествие через разные миры, в Далёкое Запредельное”.

Весной 1933 года Анагарика присоединился к каравану, идущему через Кашмир, Балтистан и Ладак, и отправился в сторону Чантанга, обширного высокогорья на севере Тибета. Целью его путешествия была далёкая пустынная земля за снежными горами, между верховьем Инда и Каракорумским хребтом. Постепенно он привык к тибетскому климату и непредсказуемым изменениям погоды, ночевал на открытом воздухе без палатки, попадая под ледяной дождь или в снежную бурю, защищался от снега и дождя большим войлочным пледом (намда), которым застилал походную раскладную кровать. Солнце здесь пекло жарче, чем в Индии, но из-за холодного воздуха это не чувствовалось, и кожа лица и рук “сгорала”, начиная облезать, несмотря ни на какие защитные средства.

Однажды, пробираясь по крутому перевалу среди нагромождённых друг на друга валунов, Анагарика заметил несколько больших камней кубической формы. Это были чортены – религиозные сооружения, которые произошли от древнеиндийских ступ. (По всему Тибету рассеяны миллионы таких памятников, свидетельствующих, что где-то поблизости находится храм или монастырь.) Чтобы найти приют для ночлега, он стал карабкаться через чортены вверх по лабиринту гигантских валунов и обнаружил среди скал высокие кубические строения с балконами. Они были настолько гармоничны, как будто одно вырастало из другого, и почти невозможно было определить, где кончаются скалы и начинается архитектура.

Чем выше путешественник взбирался по лабиринту из скал и строений, тем тревожнее ему становилось: вокруг не было ни души. Казалось, что все здания заброшены. Не слышно было даже сторожевых собак, которые всегда с лаем бросаются на незнакомца, приближающегося к тибетскому жилищу. И никто не откликался на “дверной звонок” (паломник не сразу догадался, что роль такого древнейшего “звонка” исполняли замеченные возле каждого входа странные сооружения, похожие на миниатюрные чортены – они издавали чистый громкий звук, если на пластинку уронить маленький камешек.) А когда Анагарика и его спутники, поняв, что находятся на территории заброшенного пещерного монастыря, собрались расположиться здесь на ночлег, вдруг раздался лай собаки. “В испуге я стал оглядываться в поисках выхода, – пишет Говинда, – но выхода не было. Ловко же нас поймали!”

Первое впечатление опасности сменилось радостным ощущением покоя, когда навстречу ему вышел с приветствием старый лама и, увидев монашеские одежды на незваном госте, пригласил его следовать за собой. Оказавшись в пещерном монастыре, с первых же шагов по крутой лестнице Анагарика обнаружил, что стены пещеры были покрыты фресками. Они казались очень древними. “В жёлтом свете лампады, – сообщает А. Говинда, – я разглядел на алтаре статую Падмасамбхавы – великого апостола буддизма, основателя “Старой секты” (Ньингмапа), к которой и относился этот монастырь. По сторонам Падмасамбхавы стояли статуи двух Бодхисаттв – его главных учениц: индийской принцессы Мандаравы и тибетской инкарнации Кхадомы (верной, преданной) Еше Цхогьял (обычно их ошибочно называют двумя жёнами Падмасамбхавы!)”.

После совершения пуджи (ритуала поклонения) гостя проводили в другое помещение, и он увидел в центре святилища статую Будды Шакьямуни с двумя его главными учениками, Маудгальяяной и Шарипутрой, в окружении Будд прошлого и будущего.

Во дворе храма паломника ожидали ещё несколько лам. Его провели в просторную чистую комнату, сообщив, что в ней никто никогда не жил. Все ламы толпились у входа и заглядывали в дверь, наблюдая за обычаями гостя, а когда он, наполнив примус таинственной жидкостью, спичкой поджёг “воду” (это, конечно же, был спирт), тибетцы от удивления защёлкали языками – “должно быть этот лама-чужестранец – великий маг!”

“Если бы я сейчас воспарил в воздухе со скрещенными ногами, – с улыбкой замечает автор книги, – это нисколько бы не удивило зрителей и было бы достойным концом представления. Но я с равнодушным видом поставил на огонь обыкновенную кастрюлю. Напряжение лопнуло, как воздушный шар, и сменилось дружным понимающим смехом. Мы снова вернулись на человеческий план”.

Анагарика остался один в комнате, где одной стеной служила часть скалы, а окно выходило в долину. Тут-то через пару минут и произошли самые невероятные чудеса.

Вот как описывает их автор в одной из глав книги:

“Солнце ещё не зашло. Было рано укладываться спать, да и не хотелось. Я прилёг отдохнуть и стал рассматривать свежевыбеленную стену напротив. Мне казалось, что её неровная поверхность живёт какою-то собственною жизнью. Эта совершенно пустая комната как-то необычно влияла на меня, но я не мог понять почему. Пасмурная погода и планы на следующий день вовсе не способствовали приподнятому настроению, но как только я вошёл в комнату, подавленное состояние исчезло и сменилось ощущением внутреннего мира и глубокого покоя.

Что подействовало на меня? Была ли это общая атмосфера древнего святилища, которое из пещеры благочестивого отшельника с течением столетий выросло в монастырь, где несчётные поколения монахов посвящали жизнь служению и созерцанию? Или это сама комната вызвала перемену моего настроения? Я не знал.

Я почувствовал, что поверхность стены притягивает меня, и на ней словно вырисовывается какой-то фантастический пейзаж. Его явно случайные линии каким-то чудесным образом сочетались друг с другом, становясь всё более согласованными, и проступали всё яснее на неровном фоне стены. То, что происходило перед моим взглядом, напоминало образование кристаллов или рост растений, я как будто наблюдал за работой скульптора, создающего рельеф в человеческий рост. Только этот невидимый скульптор работал изнутри материала и лепил всю скульптуру одновременно.

Прежде чем я успел осознать происходящее, на стене возникла величественная человеческая фигура. Она восседала на троне, ноги её стояли на земле, голова была увенчана диадемой, а руки подняты в жесте, характерном для объясняющего нечто сложное. Это было изображение, которое мне не раз приходилось видеть – образ Будды Майтрейи, Грядущего, уже находящегося на пути к Просветлению и, подобно восходящему солнцу, посылающего лучи любви в этот мир темноты – мир, где он странствовал в бесчисленных воплощениях.

Меня охватила радость, и я почувствовал присутствие своего Гуру. Ведь именно он посвятил меня в магический круг (мандалу) Майтрейи, и именно его радением статуи Будды Майтрейи возводились по всему Тибету.

Я закрыл и снова открыл глаза: фигура на стене не изменилась, не исчезла. Она была словно высечена в стене – и в то же время полна жизни!

Я огляделся, дабы удостовериться, что это не сон. В комнате всё было по-прежнему. На полу была свалена кухонная утварь, в углу – мой багаж.

Я вновь взглянул на противоположную стену. Однако то, что я увидел там, было уже не образом сострадающего проповедующего Будды, а скоpee ужасным демоном. Он был толстый и коренастый, с широко расставленными ногами, будто готовился прыгнуть; его вздыбленные языками пламени волосы были украшены черепами, правая рука с алмазной ваджрой (скипетром) была угрожающе вытянута вперёд, а левая прижимала к груди ритуальный колокольчик.

Если бы всё это предстало мне не в виде искусного рельефа на белой стене, у меня бы кровь застыла от ужаса. Но так я, пожалуй, даже наслаждался могучей выразительностью кошмарного образа Ваджрапани – Защитника Истины от сил тьмы и невежества, Хозяина Тайных Мистерий.

Пока я заворожённо смотрел на него, алмазный скипетр превратился в сверкающий меч, а вместо колокольчика в левой руке возник стебель лотоса. Он дорос до левого плеча, раскрыл свои листья и лепестки, и на нём появилась Книга Мудрости. Тем временем демон стал стройным юношей, сидящим на лотосном троне скрестив ноги. Его лицо приняло кроткое выражение и сияло юною бодростью и обаянием Просветлённого. Вместо огненных волос и человеческих черепов его голову украшала корона Бодхисаттвы – Венец Пяти Истин. Теперь это был образ Манджушри – воплощения действенной мудрости, разрубающей узлы сомнений сверкающим мечом знания.

Через некоторое время – новая метаморфоза: передо мною возникла женская фигура. Она была полна той же юношеской грации, что и Манджушри, и держала в левой руке точно такой лотос. Её правая рука покоилась на колене раскрытой ладонью вверх, а нога была вытянута вперёд, словно она собиралась сойти со своего лотосного трона в ответ на чью-то мольбу о помощи. Весь её облик, вселявший надежду, и лицо, полное любви и сострадания, как бы внимавшее невидимому предстоятелю, были живым воплощением слов Будды Шакьямуни: “Как мать оберегает своё единственное дитя и заботится о нём, так нужно лелеять в сердце безграничную любовь и сострадание ко всем живым существам”.

Я был растроган до глубины души и не мог оторвать взгляда от её любящего божественного лика. Мне казалось, на её устах лежит едва заметная грустная улыбка, как будто она хотела сказать: “Да, моя любовь безгранична, но и число страждущих тоже беспредельно. Как же я одна, имея лишь одну голову и пару глаз, могу смягчить несказанные страдания бесчисленных живых существ?” Может быть, это слова самого Авалокитешвары звучали в моём сердце? И вправду, я узнавал в лице Тары черты Великого Сострадающего, из слёз которого, говорят, родилась Тара.

Вдруг, словно не выдержав непосильной печали, голова её разорвалась, разбившись на тысячи голов, а руки, разделившись на тысячи рук, протянулись во всех направлениях, подобно лучам солнца. Всё утонуло в ярком сиянии, ибо в каждой из этих бесчисленных рук был светящийся глаз, наполненный такой любовью и состраданием, как взгляд самого Авалокитешвары. И тогда, ослеплённый силою этого света, я закрыл глаза и понял, что где-то уже видал этот лик – да, это был лик Грядущего, Будды Майтрейи!

Когда я вновь открыл глаза, всё исчезло. Стена была ещё озарена тёплым светом, я оглянулся: последние лучи заходящего солнца пробивались сквозь тучи. Я вскочил, охваченный радостью, и выглянул из окна. Всё тонуло в мягком свете вечернего солнца, над зелёными пастбищами долины высились склоны скалистых гор цвета охры, а за ними, на фоне уходящих последних туч, простирались залитые солнечным светом снежные поля. Отдалённые раскаты грома напоминали о том, что Ваджрапани всё ещё размахивает своим алмазным скипетром, сражаясь с силами тьмы”.

Удивительные видения, посетившие Анагарику в предзакатный час в пещерном монастыре, вызвали в нём неповторимое состояние творческого озарения. И в сердце родились слова молитвы.

В ней он обращается к Всевышнему с вопросом: “Кто Ты, о Владыка, Ты, о стучащий в дверь моего сердца?” и, пытаясь найти ответ, заглядывает в самую глубину своей души, где находит сокровенные слова, несущие Высшее Знание:

И в своём дальнейшем путешествии, попадая в монастыри, созерцая картины, развернувшиеся на стенах встречавшихся храмов, А. Говинда чувствовал, что он живёт посреди “тысячеликой, наполненной всевозможными формами вселенной”. Ему никто не объяснял детали фресок и значения символов, лишь непосредственное восприятие образов помогло художнику понять, что перед ним “не произведения развитой индивидуальной фантазии, а собрания видений целых поколений людей, воплощение их внутреннего опыта и духовной реальности, перед которой интеллект бессилен”.