Лекторий клуба

...Коротко, но в весьма энергичных выражениях Николай Иванович Суровежин поведал и о другой подделке антиершовского характера. Это эсеровское издание “Иванушка-Дурачок. Продолжение сказки “Конёк-Горбунок”. Написано это произведение прозой и по замыслу её авторов должно было доказать, что Конёк-Горбунок создан злыми силами для недобрых замыслов и дел, что он чуть ли не исчадие зла и ненависти.

А ведь на самом деле у Петра Павловича Ершова Конёк-Горбунок – это воплощение добра и участия. Как только Ивану худо, он тут же идёт к Горбунку на сеновал. Вот обидел царь Ивана в очередной раз – “Иван заплакал и пошёл на сеновал, где Конёк его лежал”. И Конёк-Горбунок тут же к нему:

Чувствуется, что Николай Иванович далеко не исчерпал себя, но время неумолимо – бежит и торопит, а ещё столько всяких дел.

Переходим ко второму вопросу: восемьдесят лет со дня рождения С.Г. Лазо. Схема та же: биография героя гражданской войны на Дальнем Востоке не перечитывается и не пересказывается, так как в общих чертах её все знают. Зато, как всегда, уделяется место и время малоизвестным деталям. Многие “четверговцы” впервые узнали, что вместе с Сергеем Георгиевичем были сожжены и два его боевых товарища. Кстати, этого факта нет и во втором издании БСЭ. Затем вспоминали, где стоят памятники Сергею Лазо.

Рассказал Николай Иванович и о том, как он обращался с письмом к самому
А.А. Жданову по поводу создания в Москве аллеи Героев гражданской войны. Однако памятник С.Г. Лазо в Москве так и не появился. Сегодня я думаю, что и хорошо – всё равно бы “демократы” поломали.

Неожиданно для присутствующих прорезался и третий вопрос. То-то Николай Иванович несколько поспешил завершить первых два. Оказывается, в преддверии праздника 8 Марта Н.И. Суровежин решил порадовать женщин, участниц 902-го четверга, чтением стихов поэтесс о весне и любви.

Уж тут Николай Иванович развернулся! Стихи – его первая, хотя и не единственная страсть. Зазвучали стихи Риммы Казаковой, Юлии Друниной, Веры Инбер, Ларисы Васильевой, Юнны Мориц.

– Николай Иванович, а что-нибудь из Вероники Тушновой прочитаем? – обозначил я своё присутствие, но на этот раз впопад.

– Всенепременно! Как же я могу в такой вечер не читать стихов моей любимой поэтессы.

Со многими поэтами и поэтессами Николай Иванович знаком лично. Не без гордости показывает и зачитывает дарственные надписи на книгах.

Посмотришь на него и невольно залюбуешься, преисполненный удивления. Как увлечённо и молодо читает этот в общем-то пожилой человек юные стихи молодых поэтесс. Голос у него слегка с хрипотцой, но речь внятная, чистая, с хорошей дикцией.

Завершается четверг, как уже давно заведено, чаепитием у самовара. Хлопотливая Наталья Алексеевна убирает со стола знаменитую скатерть, на которой вышито почти пятьсот факсимиле постоянных посетителей Суровежинских четвергов. А дочь Лиля вносит не менее знаменитый самовар, царствующий здесь с юбилейного — пятисотого — четверга. Его так и называют: “Пятисотый самовар”.

За чаем разговоры, разговоры, разговоры – настоящий театрально-литературный капустник, возникший, причём, экспромтом. Интересно – “просто деваться некуда”. Обстановка тепла, добра, задушевности.

Однако уже без четверти двенадцать, и скоро закроют метро. Прощаясь, и Наталья Алексеевна и Николай Иванович приглашают приходить на следующий четверг. Но в этот день я уже был на Колыме, в далёком от Москвы посёлке Стекольном. Суровежиным я, как и обещал, выслал две посылки с книгами магаданских поэтов и прозаиков. Сохранилась и небольшая книжица с девятнадцатью подписями участников юбилейного, 900-го, четверга.

А недавно заглянул в интернет. Два сайта рекламируют распродажу букинистических книг: “На первом форзаце экслибрис библиотеки Н. Суровежина”. Как говорится, без комментариев. (Кроме одного замечания. Не надо говорить “первый форзац” – он и так первый, “фор”. А “второй форзац” имеет собственное имя – нахзац.)