Человеческая потребность любить основывается на нашем стремлении избавиться от одиночества. В этом плане любовь к Богу – религиозная форма любви – ничем не отличается от других её форм: любви к человеку, женщины к мужчине, матери к своим детям и т.д., – и не менее многогранна и разнообразна. Во всех религиях мира наивысшая ценность – это Бог, поэтому понимание Бога в каждом верующем зависит от того, в чём выражается для него эта ценность, это великое благо. Таким образом, нужно проанализировать суть личности верующего, чтобы глубже понять идею Бога.

Сначала вспомним, как изначально шло развитие религии – от периода матриархата к временам патриархата. То есть, как убедительно доказывают исследования, проведённые в XIX веке Бахофеном и Морганом, патриархальному периоду в развитии религий (для многих народов земли) предшествовал матриархальный, где мать — наивысшее существо. Она и богиня, и властительница как в семье, так и в обществе.

Материнская любовь безусловна, она всему покровительствует, всё укрывает собой. Мать одинаково любит своих детей – просто за то, что они её дети, а не за то, что они “хорошие”: послушные, исполняют её желания и распоряжения, поэтому материнская любовь основана на равенстве. И с позиций идеи Бога – как Его материнского аспекта – все люди для Него равны, потому что все они — дети матери-Земли.

Геннадий Лысак. "Начало"

Следующая стадия эволюции — период патриархата. Теперь уже отец становится верховным существом – как в религии, так и в обществе. Мы можем заслужить любовь отца, слушаясь его, выполняя его требования. Отец больше всех любит того сына, который больше на него похож, самого послушного, самого подходящего для того, чтобы стать продолжателем его дела, наследником его собственности…

Как раз от соотношения в религии “матриархальной” и “патриархальной” сторон во многом зависит характер любви к Богу. Патриархальная сторона побуждает нас любить Бога как отца: мы воспринимаем Его справедливым и строгим – Он наказывает и награждает. А под влиянием матриархальной стороны мы любим Бога как мать, мы верим в Её любовь – даже если мы согрешим, Она простит и спасёт. Однако “материнский” и “отцовский” аспекты любви к Богу определяют суть этой любви лишь с одной стороны; другой фактор – степень зрелости, достигнутая человеком в понимании Божественного...

В ходе эволюции любовь к Богу прослеживается в патриархальных религиях. Постепенно Бог из деспотичного вождя племени превращается в любящего и справедливого Отца; затем из Отца трансформируется в Его Божественные принципы — Справедливость, Истину и Любовь. То есть верующий начинает любить Бога не так, как ребёнок любит отца или мать; он, чувствуя свою ограниченность, стал осознавать, что ничего не знает о Боге. И чтобы как-то приблизиться к Его пониманию, провёл ассоциацию Его с принципами, которые представляет Божественная Реальность. Бог – это и есть Истина, Бог – это и есть Справедливость. Бог перестаёт быть личностью, человеком, отцом. Человек теперь старается не говорить о Боге и даже не упоминать Его имя. Для верующего единственной значимой реальностью, предметом наивысшей заботы становятся принципы Бога. Бог – Мир Любви, Разума и Справедливости – реально существует лишь потому и постольку, поскольку человек способен развивать в себе эти Божественные принципы.

Бог становится символом единого Первоначала, стоящего за всем многообразием явлений. Нельзя приписать этому Первоначалу никакие положительные атрибуты, то есть сказать о Нём, что он мудр, силён, добр, потому что это снова означало бы, что Он – личность, конечное существо. Самое большее, что мы можем, – найти отрицательные атрибуты, установить, чем Бог не является. Он не имеет границ, не недобр, не несправедлив. Чем больше мы знаем о том, какими качествами Бог не обладает, тем глубже мы познаём Божественную Реальность.

Нам необходимо понять рассматриваемую нами идею любви во всей её сложности. Я имею в виду фундаментальное различие религиозных воззрений на Востоке (Китай и Индия) и на Западе. Со времён Аристотеля западный мир следует логическим принципам его философии, которые основаны на законах – законе тождества (А равно А), законе противоречия (А не есть не-А) и законе исключённого третьего (возможно только А и не-А, третьего не дано). Эта аксиома Аристотелевой логики настолько проникла в наш образ мыслей, что воспринимается совершенно естественной, в то же время утверждение, что некое X равно и А и не-А, представляется бессмысленным (разумеется, X берётся в данный момент времени).

Аристотелевой логике противоположна парадоксальная логика. В ней считается, что А и не-А не исключают друг друга как предикаты некого X. Парадоксальная логика преобладала в китайском и индийском мышлении, в философии Гераклита, а потом под именем диалектики стала философией Гегеля и Маркса.

Самое раннее выражение парадоксальной логики мы находим у Гераклита: “Одно и то же в нас — живое и мёртвое, бодрствующее и спящее, молодое и старое”. У Лао-цзы эта же мысль выражена в поэтической форме: “Никто не вызывает Дао, но Оно присутствует везде; нам кажется, что Оно ничего не делает, но на самом деле Оно действует лучше всех”. В даосизме, как и в индийском и сократовском мышлении, наивысшая ступень, которой может достигнуть мысль, — узнать, что мы ничего не знаем. “Кто, зная много, держит себя как незнающий, тот нравственный муж; кто, не зная ничего, держит себя как знающий много, тот болен”.

Следствие этой философии – невозможно дать Богу имя. Наивысшее Единственное невозможно отобразить в словах или мыслях. Лао-цзы говорит: “Предмет, на который мы смотрим и не видим, называется бесцветным; звук, который слушаем и не слышим, — беззвучным; предмет, который мы хватаем и не можем ухватить, — мельчайшим. Эти три предмета неисследимы; поэтому, когда они смешаются между собой, то соединятся в Одно”. Наивысшая сила во Вселенной, как и в человеке, выходит за пределы сферы понятий и сферы чувств. Поэтому она “не есть ни то, ни это”.

В своих поисках единства, стоящего за многообразием, мыслители брахманизма пришли к выводу, что воспринимаемые нами противоположности отражают не природу вещей, а природу воспринимающего разума. Чтобы постичь истинную действительность, наша мысль должна выйти за пределы самой себя. Противоположность сама по себе есть категория человеческого мышления, а не элемент действительности. В Ригведе этот принцип выражен так: “Я — это два начала: жизненная сила и жизненная материя, соединённые вместе”. Следствие той идеи, что мысль может воспринимать только в противоречиях, получило более решительное выражение в философии Веданты.

В Веданте понятие о всемогущем Боге считается наивысшей формой незнания. Здесь прослеживается связь с безымянным Дао, с безымянным именем Бога, явившегося Моисею. И с “абсолютным Ничто” Мейстера Экхарта, который говорит: “Божественное Единство есть отрицание отрицаний, отказ от отказов… Всё сотворённое содержит отрицание: каждый отрицает, что он другой”. Именно отсюда следует далее, что Бог для Экхарта становится “абсолютным Ничто”, как для каббалы Наивысшая Реальность — “Эн Соф”, Бесконечным Единством.

Мы рассмотрели разницу между логикой Аристотеля и парадоксальной логикой, чтобы увидеть главное различие между двумя концепциями любви к Богу. Учителя парадоксальной логики утверждают, что человек может воспринимать действительность лишь в противоречиях и никогда не может постичь мыслью Божественную Реальность – Безначальное Начало. Это приводит к тому, что человек не стремится, как к конечной цели, найти ответ в мысли. Мысль способна познать лишь то, что она не может найти окончательного ответа. Мир мысли остаётся в тисках парадокса. Так, парадоксальная логика подводит к выводу, что любовь к Богу – не познание Бога в мысли и не мысль о любви к Нему – это действие, переживание единства с Богом.

В результате особое значение приобретает правильный образ жизни человека. Вся жизнь, всякий поступок, значительный или незначительный, посвящены познанию Бога – не в познании правильной мысли, а в правильном действии! В восточных религиях — брахманизме, буддизме и даосизме конечной целью является не правильная вера, а нравственные поступки. То же самое подчёркивается и в иудейской религии. Главную роль в ней (особенно с начала нашей эры) играл правильный образ жизни – Галаха (то же самое, что и Дао).

В Новое время этот же самый принцип нашёл выражение в идеях Спинозы, Маркса и Фрейда. У Спинозы акцент смещается с правильной веры на правильный образ жизни. Маркс выразил тот же принцип так: “Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его”. Парадоксальная логика Фрейда привела его к психоанализу — к постоянно углубляющемуся переживанию самого себя.

Из такой установки вытекают также другие следствия. Прежде всего, она ведёт к терпимости, которую мы находим в религиозном развитии Индии и Китая. Если правильная мысль не есть наивысшая истина и не ведёт к спасению, то незачем бороться против тех, кто в своём религиозном мышлении пришёл к другим формулировкам. Такая терпимость прекрасно отражена в истории о слепых, которых попросили описать слона. Один, ощупав хобот, сказал: “Это животное подобно трубе для воды”; другой, потрогав ухо, сказал: “Это животное подобно опахалу”; а третий, проведя рукой по ноге, сравнил слона с колонной.

Во-вторых, парадоксальная точка зрения приводит к тому, что основное значение приобретает преобразование человека, а не развитие догмы. С индийской и китайской мистических точек зрения религиозный долг человека в том, чтобы правильно поступать и соединиться с Единой Сущностью в акте сосредоточенной медитации.

В развитии западной мысли подчёркивание особой роли мышления влечёт за собой ещё одно следствие, исторически очень важное. Идея, что можно найти истину в мысли, породила не только догму, но и науку. В научном мышлении правильная мысль — единственное, что имеет значение как в смысле интеллектуальной честности, так и в смысле применения научной мысли на практике, то есть в технике. Таким образом, парадоксальное мышление порождало терпимость и стремление к преобразованию себя. Установка Аристотеля привела к догме и к науке, к католической церкви и к открытию атомной энергии.

Теперь будет достаточно краткого резюме. В преобладающей на Западе религиозной системе любовь к Богу есть, по существу, то же самое, что вера в Бога, в его существование, в его справедливость, в его любовь — это, по сути, умственное переживание. В восточных религиях и в мистицизме любовь к Богу есть напряжённое переживание чувства единства, неразрывно связанное с выражением этой любви в каждый момент жизни. Эту цель отчётливее всего сформулировал Мейстер Экхарт: “Если я претворяюсь в Боге и Он делает меня единым с Собой, тогда, поскольку я живу в Боге, между нами нет различий… Некоторые воображают, что они смогут увидеть Бога, — смогут увидеть Бога, как будто Он стоит вон там, а они — здесь, но так не может быть. Бог и я — мы одно. Познавая Бога, я приближаю Его к себе. В любви к Богу я проникаю в Него”.

Теперь мы вернёмся к параллели, существующей между любовью к родителям и любовью к Богу. Ребёнок вначале привязан к матери как к “основе всего сущего”. Он чувствует себя беспомощным и испытывает потребность в покровительстве материнской любви. Впоследствии он находит новое средоточие своих привязанностей в отце, поскольку отец направляет его мысли и поступки и руководит им. В этот момент ребёнком движет потребность заслужить похвалу отца и избежать его недовольства. В период полной зрелости он освобождается от личностей матери и отца как покровительствующей и направляющей силы. То же самое мы можем наблюдать – и предвидеть – в ходе истории человечества: от первоначальной любви к Богу как беспомощной привязанности к Богине-Матери, через послушную привязанность к Богу-Отцу – к состоянию зрелости, когда Бог перестал быть внешней силой, когда человек сам проникается принципами любви и справедливости, когда он становится единым целым с Богом, и наконец – к тому моменту, когда человек говорит о Боге только в поэтическом, символическом смысле.