ЭТОТ материал подготовлен по докладу Т.П. СЕРГЕЕВОЙ, кандидата технических наук, старшего научного сотрудника Главной астрономической обсерватории Национальной академии наук Украины, заместителя председателя Украинского отделения Международного Центра Рерихов. Доклад был прочитан на Международной научно-общественной конференции «Дети нового сознания» в октябре 2006 года

«ЧТО ДВИЖЕТ СОЛНЦЕ И СВЕТИЛА?»
ДЕТСТВО ВЫДАЮЩИХСЯ КОСМИСТОВ

Константин Циолковский писал в автобиографии: «Мы любим разу­крашивать детство великих людей, но едва ли это не искусствен­но, в силу предвзятого мнения. Однако бывает и так, что будущие знаменитые люди проявляют свои способности очень рано, и их со­временники предугадывают их великую судьбу... Я, впрочем, лично думаю, что будущее ребёнка никогда не предугадывается. Таланты же у многих проявляются в детстве, не давая впоследствии никаких результатов». Насколько прав был великий учёный? Можно ли увидеть в юности у будущего великого человека «печать гения»?..

Чтобы найти ответы на эти вопросы, обратимся к детским годам учёных-космистов: К.Э. Циолковского (1857-1935), В.И. Вернадского (1863-1945), А.Л. Чижевского (1897-1964), П.А. Флоренского (1882-1943). Среди общих черт характера, проявившихся с юных лет, можно выделить впечатлительность и развитое воображение, пытли­вость и пылкий интерес ко всему неизведанному, неординарно­му, глубину и разнообразие интересов, широту кругозора и ода­рённость многими талантами, самостоятельность и необычайное трудолюбие, интерес и любовь к природе.

К.Э. Циолковский

Случайна ли такая общность или здесь есть какая-то внешняя причинная связь? Скорее всего, можно говорить о закономерно­сти или велении времени, ибо история и эволюция человечест­ва управляются законами, а не случайностями.  П.А. Флоренский считал, что «всё начинается с раннего детства». А.Л. Чижевский выразился ещё более определённо: «Когда я сейчас ретроспективно просматриваю всю свою жизнь, я вижу, что основ­ные магистрали её были заложены уже в раннем детстве и отчёт­ливо проявили себя к девятому или десятому году жизни».

Анализируя свою жизнь, К.Э. Циолковский писал: «В деле про­гресса человечества мы редко замечаем влияние наследственности... Ясно, что гений более создаётся условиями, чем передаётся от родителей или других предков... Только в очень редких случаях сказывается явно наследственность дарований... Примеров та­ких в истории гораздо меньше, чем обратных». В судьбе Циолковского и других космистов мы можем видеть тот случай, когда многие качества, определяющие ге­ниальность человека и его характер, перешли к ним от предков. Почти у каждого из них в роду были военные, герои, борцы за отчизну и свободу. Род Циолковских брал своё начало от бор­ца за освобождение крестьян казака Наливайко Северина. У В.И. Вернадского — военные как по линии отца, так и по линии матери; из их числа и основатель рода литовский шляхтич Верна. Среди предков А.Л. Чижевского — георги­евские кавалеры, сражавшиеся «под знамёнами великих русских полководцев», а знаменитый русский флотоводец П.С. Нахимов был его двоюродным дедом. По некоторым данным, род П.А. Флоренского был связан с историческими деятелями, такими как знаменитый украинский философ Григорий Сковорода и гетман К.Г. Разумовский…

Большую роль в формировании качеств будущих гениев иг­рали и внешние условия. Описание этих условий передаёт атмосферу высокой нравственности, гуманизма, патриотизма и труда, царившую в их семьях. И хотя материальное положение в семьях было различно (например, у Циолковских оно попросту граничило с бедностью), у каждого из будущих учёных в нужный час под рукой оказывались нужные книги.

К.Э. Циолковский любил мечтать: «...я мечтал о физической силе. Я, мысленно, высо­ко прыгал, взбирался как кошка на шесты, по верёвкам. Мечтал и о полном отсутствии тяжести». Именно заложен­ный в раннем детстве интерес и мечта преодолеть силу тяготения предопределили направление будущих исследований учёного. Потом чтение книг и самообразование поставили этот интерес на профессиональную основу. Несмотря на скромное материальное положение семьи, Константин Циолковский имел возможность развивать свои творческие способности, сначала ломая игрушки с целью понять их устройство, а потом мастеря свои модели из ма­териалов, приобретённых на копейки, выделенные на завтраки. И родные не препятствовали этому, хотя долгое время не видели в этом смысла. А когда отец поверил в дарование сына, то отправил его на учёбу в Москву, ежемесячно отрывая от своих скромных доходов 10-15 рублей на его пансион…

В.И. Вернадский

Обстановка в семье Вернадских способствова­ла развитию интереса к познанию и осмыслению мира. Большая библиотека отца дала возможность юному Владимиру, который рано научился читать, познакомиться с различными областями знаний о природе и человеке. Природная пытливость и развитое воображение мальчика приводили к ранним размышлениям над устройством окружающего мира. Немалую роль сыграли в этом беседы с двоюродным дядей, большим любителем и знатоком астрономии. Вот как об этом пишет уже повзрослевший Вернад­ский: «Перед сном он любил гулять, и я, когда мог, всегда ходил с ним. Я любил всегда небо, звёзды, особенно Млечный Путь. Путь поражал меня, и в эти вечера я любил слушать, когда он мне о них расска­зывал, я долго после не мог успокоиться; в моей фантазии бродили кометы через бесконечное мировое пространство; падающие звёзды оживлялись; я не мирился с безжизненностью Луны и населял её це­лым роем существ, созданных моим воображением. Такое огромное влияние имели эти простые рассказы на меня, что мне кажется, что и ныне я не свободен от них». Обстановка детских лет А.Л. Чижевского во многом сходна с обстоятельствами детства Вернадского.

Но если родные Александра Чижевского разделяли его искания и семья способствовала развитию всех способностей и полному раскрытию потенциала мальчика, то у Павла Флоренского было иначе. Его необычность, глубина и инаковость его внутреннего мира не была понята даже самыми близкими людьми. Это усложняло выявление его могучих внут­ренних сил, что привело к большому духовному кризису: он убе­дился в ограниченности и относительности физического знания и задумался о поиске Истины абсолютной и целостной. Этот кризис разрешился, как он писал впоследствии, взрывом, но взрывом очищающим и открывающим путь к истинному сво­бодному познанию.

Важно отметить, что ни обстоятельства жизни, ни разница внешних условий не сломили дух будущих космистов и не заставили их свернуть с выбранного пути. Учёный К.Э. Циолковский считал: «Глухота, заставляя непрерывно страдать моё само­любие, была моей погонялой, кнутом, который гнал меня всю жизнь и теперь гонит, она отделила меня от людей, от их шаблонного счастья, заставила меня сосредоточиться, отдаться своим и наве­янным наукой мыслям. Без неё я никогда бы не сделал и не закончил столько работ». Ещё лучше оберегала его от соблазнов материального мира бедность их семьи. Когда в юношеские годы в Москве он тратил свой крохотный пансион на опыты и эксперименты, на последние копейки покупая лишь чёрный хлеб, то материальные утехи для него просто переставали существовать, и эта привычка осталась на всю жизнь.

Немалый же достаток в семьях Вернадских и Чижевских, когда «все наши желания — детей — исполнялись очень скоро, даже слишком; никаких неприятностей нам испытывать не пришлось», не разбаловали подрастающих Владимира и Александра, не приучили к безделью и роскоши. Чижевский даже «зарабатывал» деньги «у бабушки и мамы за хорошо выученные уроки и стихи и приобретал книги, химические реактивы и всякого рода механические игрушки, чтобы переделывать их на свои «изобретения».

Все будущие космисты имели основную ведущую идею, отчёт­ливо проявившуюся в детстве и, подобно Музе, сопровождавшую их на протяжении жизни.

У Павла Флоренского, с раннего детства имевшего необычное свойство видеть внутренним взором нечто необыкновенное, неви­димое другим, над всем преобладало стремление к познанию этой чудесной «жизни, притаившейся под личиной физической видимос­ти», или сказки, как он её воспринимал в детстве. Позже он вспо­минал: «Эта сказка золотила вершины научного опыта и заставля­ла сердце биться при виде иных явлений природы и даже при мысли о них. Эта сказка направляла мои мысли и интересы и, в сущности, была истинным предметом моих волнений».

Мы видим, что с раннего детства наших героев интересовало сакраментальное: «Что движет Солнце и светила?» У Циолков­ского, Вернадского и Чижевского этот интерес привёл сначала к физическим исследованиям, а затем уже к бо­лее широким обобщающим философским выводам и учениям. Как и В.И. Вернадский, А.Л. Чижевский познавал мир через общение с природой. Вспоминая свою со­вместную с К.Э. Циолковским работу, он писал: «У нас никогда не было свободного времени, когда мы могли бы заняться ну хотя бы просто созерцанием природы... Мы и в этом созерцании были взвол­нованы и всегда заняты наблюдением. Каждая букашка, каждая мошка, каждый листик, каждая травка являлись нам величайшей загадкой, и наш мозг пытливо работал над ней... чаще всего беспо­лезно. Но иногда нам везло — мы делали некоторые обобщения. Это нам давало исключительную радость. Мы всегда занимались только своим делом, и это было одно из величайших благ, на которое может рассчитывать человек... Что значит «свое дело»? Это поиски ответов на вопросы, которые ставили мы сами перед своим мозгом, перед своей жизнью, перед природой...» Они тоже «вопро­шали» природу и получали ответы, проникая всё глубже и глубже в тайны Мироздания.

У Павла Флоренского было много общего в обретении знания с остальными космистами. Он писал: «Почти всё, что приобрёл я в интеллектуальном отношении, получено не от школы, а скорее вопреки ей. Много дал мне отец лично. Но, главным образом, я учил­ся у природы, куда старался выбраться, наскоро отделавшись от уроков. Тут я рисовал, фотографировал, занимался. Это были на­блюдения характера геологического, метеорологического и т.д., но всегда на почве физики. Читал я и писал тоже нередко среди при­роды. Страсть к знанию поглощала всё моё внимание и время». Обладая необычной способностью ви­деть невидимое другим, Флоренский приобрёл синтетическое восприятие всех явлений, позволившее ему сформулировать универсальную методологию познания. «Иногда природа проговаривается, — писал он, будучи уже взрослым, — и, вместо надоевших ей самой заученных слов, ска­жет иное что-нибудь, острое и пронзительное слово, дразня и вызы­вая на исследование. Тут-то вот и подглядывай, тут-то и подслу­шивай мировую тайну. Лови этот момент, где есть отступление от обычного — там ищи признание природы о себе самой. И с раннейшего детства я был прикован умом к явлениям необычным. Ког­да взор направлен в эту сторону, то и в самом сочетании обычного (если бы поверить вообще в окончательную реальность обычного), в нём уже чуется бесспорное вмешательство необычного, чего-то большего обычных свидетельств о себе самой природы»…

Главным был неугасаемый огонь устремления к знанию и поиску истины, отблеск которого виден в каждой строчке воспоминаний Циолковского: «Я всё время искал, искал самостоятельно, перехо­дил от одних трудных и серьёзных вопросов к другим, ещё более труд­ным и важным. <...> Но книг было мало, учителей у меня совсем не было, и потому мне приходилось больше создавать и творить, чем воспринимать и усваивать. Указаний, помощи ниоткуда не было, не­понятного в книгах было много, и разъяснять приходилось всё самому. Одним словом, творческий элемент, элемент саморазвития, самобытности преобладал. Я, так сказать, всю жизнь учился мыслить, преодолевать трудности, решать вопросы и задачи».

Другим выдающимся качеством, переводящим неудовлетво­рённость и полученные разными путями знания в творческие до­стижения, было необыкновенное трудолюбие. Наверно, желание трудиться и умение организовать свою работу так, чтобы она приносила радость, свойственно всем великим людям.

А.Л. Чижевский

«Феноменальная трудоспособность была моей отличительной чертой», — так охарактеризовал себя А.Л. Чижевский. «Данным качеством, — писал он, — я был обязан строгому воспита­нию и тем правилам, которые мне привили мои родители и родные с первых же дней сознательного существования». По про­шествии многих лет Чижевский глубоко осознал и ярко сформу­лировал значение организованного, ритмичного и постоянного труда для собственного развития, совершенствования и творчест­ва. «Дисциплина поведения, дисциплина работы и дисциплина отды­ха были привиты мне с самого детства. Это — важнейшие регулято­ры жизни. В некотором глубоком-глубоком подсознательном отделе моей психики был заключён основной принцип жизни — ни одного дня без продуктивной работы, которая не вносила бы в фундамент буду­щей жизни нечто важное. Пусть это будет маленький, самый что ни на есть ничтожный «кирпичик», но его надо сделать, создать, усвоить или понять. Время во всех моих делах играло основную роль. Время было для меня всегда самым дорогостоящим фактором, и од­ной из основных целей моей жизни было сохранение его или исполь­зование его себе и своему мозгу на благо – даже не так уж себе, как именно мозгу, то есть мысли, усвояемости, памяти, творчеству, деятельности, движению вперёд».

С раннего детства не терял ни минуты драгоценного времени и Павел Флоренский: «Страсть к знанию поглощала всё моё внима­ние и время. Я составил себе стенное расписание занятий по часам, причём время, назначенное классам и обязательному посещению бого­служения, окружил траурной каймой, как безнадёжно пропавшее. Но и его я пользовал для своих целей». Как вспоминал Сергей Бул­гаков, Флоренский «извне был скорее нежного и хрупкого сложения, однако обладал большой выносливостью и трудоспособ­ностью, отчасти достигнутой и огромной аскетической трениров­кой. Я был свидетелем этой его аскетической самодисциплины, как и его трудового научного подвига: обычно он проводил ночи за рабо­той, отходя ко сну лишь в 3-4 часа пополуночи, но при этом сохра­няя всю свежесть ума в течение дня...»

Юный Костя Циолковский был необычным ребёнком, отли­чавшимся от своих сверстников мечтательностью и утончённо­стью. Об этом говорили его прозвища: «...птица, блаженный, де­вочка». В дет­стве он не осознавал свою связь с миром Высшим, это понимание пришло немного позже. К.Э. Циолковский писал: «Я видел и в своей жизни судьбу, руководство высших сил. С чисто материальным взгля­дом на вещи мешалось что-то таинственное, вера в какие-то непо­стижимые силы, связанные с Христом и Первопричиной. Я жаждал этого таинственного. Мне казалось, что оно меня может удержать от отчаяния и дать энергию. Я пожелал в доказательство видеть облака в виде простой фигуры, креста или человека». И через несколько недель он увидел облако сначала в виде правильного четырёхконечного креста, а затем в виде безукоризненной по форме человеческой фигуры…

Вернадский с детства был впечатлительной и чуткой натурой. «Я любил всё чудесное, фантастическое, — писал он о своём раннем детстве, — меня поражали образы «Ветхого завета», я и теперь ещё помню то наслаждение, с каким я читал историю Саула, Самуила, Авессалома и Давида. <...> Эти образы вызывали у меня бесконечный ряд вопросов; я верил существованию рая и задумывался, где он нахо­дится, меня интересовали вопросы, как жили Адам и Ева, на каком они говорили языке, etc. <...> Я создал себе какую-то религию, полную образов, то страшных, то нежных, но которые жили везде и всюду».

А.Л. Чижевский был исключительно одарённым и ярко эмоциональным человеком. Он с детства ощущал в себе присутствие высших сил, творческого огня, который отличает всех вели­ких творцов. «И я всегда горел внутри! — вспоминал он. — Страст­ное ощущение огня — не фигурального, а истинного жара было в моей груди. В минуты особых состояний, которые поэты издревле называют вдохновением, мне кажется, что моё сердце извергает пламень, который вот-вот вырвется наружу. Этот замечательный огонь я ощущал и ощущаю всегда, когда мысли осеняют меня или чувство заговорит. Прекрасные произведения искусства и творе­ния науки мгновенно вызывают во мне ощущение этого внутреннего жара».

П.А. Флоренский

Наиболее глубокое и проявленное взаимодействие с высши­ми сферами было у Павла Флоренского. «Услышишь, бывало, о чём-нибудь, в чём почуется отверстой тайна бытия, или увидишь изображение – и сердце забьётся так сильно, что, кажется, вот сейчас выскочит из груди, — забьётся мучительно сильно; и тогда весь обращаешься в мучительно властное желание увидеть или услышать до конца, приникнуть к тайне и остаться так в сладостном, самозабвенном слиянии. Повторяю, это было не возгоревшееся любопытство, ко­торое всё же поверхностно, а стремление гораздо более глубокое и сильное, потрясение всего существа, плен и прорыв в неведомое». Запахи, цвет, музыка, красота вещей и природы являлись для него как бы точками входа в иной мир.

Учёным-космистам было присуще ещё одно уникальное качество, свойствен­ное лишь высоким духам, — синтез. Оно проявлялось и в широком диапазоне их творческих интересов, и в одинаковой способнос­ти восприятия точных наук и гуманитарных дисциплин, языков других народов и их культуры, поэзии, живописи, философии и религиозных откровений, и в осознании единства и целостности мира. С детства проявляя интерес ко всем аспектам бытия, они стали «полигистрами», как охарактеризовал Павла Флоренского его современник и выдающийся философ Серебряного века Сер­гей Булгаков, — знали несколько иностранных языков, проклады­вали новые пути в различных областях науки, создавали свои фи­лософские учения, а главное, созидали ту синтетическую систему познания, которая составила методологическую основу философии космической реальности — Живой Этики.

Наиболее яркое выражение это целостное восприятие мира на­шло в творчестве П.А. Флоренского, который осознанно стремил­ся к такому синтезу. «Флоренского часто называ­ют русским Леонардо да Винчи, — пишет внук Павла Александровича П.В. Флоренский. — Трудно перечислить все отрасли деятельности, в развитие которых он внёс свой вклад. Это математика, физика, философия, богословие, биология, геология, иконография, электрони­ка, эстетика, археология, этнография, филология, агиография, му­зейное дело, не считая поэзии и прозы. Более того, Флоренский сделал шаги, чтобы на основе постижения этих наук выработать всеобщее целостное мировоззрение. Он сделал открытия и получил результаты, важность которых была оценена только недавно (например, в кибер­нетике, семиотике, физике античастиц)». Такие потрясающие результаты объяснялись не только наследственными талантами и сверхчеловеческим трудолюбием Павла Флоренского, а в большей степени наличием того самого «всеобщего целостного мировоззрения», которое в наше время называется космическим и в основе которого лежит явление высокого духовного синтеза.

Согласно философии космической реальности, средоточием такого синтеза является сердце человека. Когда-то Отцы Церкви говорили об «умном делании» — это когда ум помещается в сердце. «Умное делание» — это приобщение к Благодати, связь с Высшим Миром, оно позволяет воспринимать бытие целостно, во всей кра­соте его совершенства. В поисках истины Циолковский, Вернад­ский, Чижевский, Флоренский — каждый своим путём — пришли к такому «умному деланию». К.Э. Циолковский писал: «Если есть Первопричина, если сложность мира и его разумных существ беско­нечна, если вопросы так запутаны, то я не могу руководствоваться исключительно научными выводами, сделанными нами ранее. Поми­мо того, что они не могут решить мне всех вопросов, которые воз­никают в жизни, моё сердце жаждет большего, видит дальше, чем разум, и чище его».

И всё-таки – можно ли предугадать гения в детском возрасте?

Гений отличается от простого человека, прежде всего, мас­штабом личности, своим внутренним потенциалом, высо­ким духовным и нравственным уровнем. Te, кто стали основа­телями и выдающимися представителями нового космического мировоззрения, благодаря непрерывному, устремлённому к вели­кой цели труду смогли реализовать потенциал, заложенный в них эпохой, наследственностью, окружением. Они отличались той предызбранностью, которая определяется творческими си­лами Космоса, движущими эволюцию Земли.

В заключение приведу слова философа Л.В. Шапошниковой, сказанные о К.Э. Циолковском, но одинаково справедливые для всех выдаю­щихся космистов: «Возможно, в такой его судьбе была заключена какая-то тайна, которая со временем откроется. Но это случится тогда, когда мы начнём пристально вглядываться в таких людей, размышлять об их творчестве и судить о них как о части едино­го великого Мироздания, несущего в своих сокровенных процессах информацию о них».

Фото из журнала «Культура и время».