С.М. Марчукова

В НАЧАЛЕ ноября 2008 года в С.-Петербурге состоялась Международная научно-практическая конференция «Картина мира: наука, философия и религия», которая была посвящена 100-летнему юбилею гениального астрофизика Н.А. Козырева (см. «С» №6'2008 и №1'2009).

На одном из круглых столов конференции прозвучал доклад, приковавший наше внимание, — в нём своими мыслями поделилась Светлана Марковна МАРЧУКОВА, кандидат педагогических наук, проректор религиозно-философского и педагогического исследовательского центра им. Я.А. Коменского, член Союза писателей России, автор книг и учебных пособий по истории науки.

…ЧТОБЫ УВИДЕТЬ НЕВИДИМЫЕ ПРИЧИНЫ ВИДИМЫХ ВЕЩЕЙ 

ВОЗМОЖНА ли гармония между наукой и религией? Этот вопрос люди задавали себе сотни и тысячи лет. Казалось, он был решён в средневековых дисциплинах, изучающих природу, – в арифметике, геометрии, астрономии и музыке. Вместе они составляли квадривиум (лат. «перекрёсток», «пересечение четырёх дорог»), истоки которого уходят в пифагорейское учение. Земные созвучия здесь дополнялись музыкальной гармонией Небесных Сфер, а Бог—Творец с циркулем в руках создавал мир и делил землю в соответствии с законами арифметики и геометрии. Об этом рассказывали библейские иллюстрации.

«Творец». Библия, XIII век

Читатель Библии в XIII в. был знаком с одним из «бестселлеров» того времени – самой большой энциклопедией средневековья «Зеркало природы» Винцента де Бове. В ней автор задавал вопрос: зачем изучать природу, если все истины, которые необходимо знать, и законы, которым надо следовать для спасения души, уже открыты в Библии? Де Бове отвечает так: «Природу надо изучать для того, чтобы видеть невидимые причины видимых вещей».

Я не могу забыть своё первое впечатление от этих слов. Они важны для нашего времени так же, как для эпохи средневековья. «Невидимые причины» — это и законы природы. Они существуют потому, что есть Законодатель. И какое наслаждение! – открывать законы природы, «следуя мыслью за мыслями Бога», по словам И. Ньютона. Его гениальное научное творчество даёт пример гармоничного восприятия мира, тонкого интуитивного ощущения грани Божественного вмешательства в порядок природы: так, притяжение, тяготение между небесными телами, планетами он называет «сенсориум Деи» — «чувствилищем Бога».

М. Вольгемут. «Сотворение Евы и грехопадение»

«Малое знание уводит от Бога, — писал Ф. Бэкон, старший современник Ньютона, идеолог нового эмпирического естествознания, — большое знание приводит к Нему». Приводит и оставляет учёного в мире гармонии, красоты и добра. Вспомним ещё один пример – трактат немецкого монаха Теофила «О радуге» (XIV век). Изучая в монастыре явление радуги, он задолго до Ньютона ставит свои опыты с разложением сквозь призму солнечного света и правильно объясняет явление радуги двойным преломлением солнечных лучей в каплях воды. Однако это открытие не делает его атеистом, напротив: Теофил восклицает, что он – избранник Божий, Бог открыл ему секрет радуги – великого чуда!.. Разве нет здесь гармонии науки и религии?

Позже, в эпоху Возрождения, образ Бога—Творца украшает изображения механических приспособлений – мельниц и водяных часов, прессов и строительных сооружений, вечных двигателей и фонтанов. Бог, по мнению мастеров, их создателей, не только покровительствовал механике, Он сам был механиком. И механические сооружения украшают ландшафты рая. Так, на картине М. Вольгемута, учителя А. Дюрера, «Сотворение Евы и грехопадение» вода, символ жизни, вопреки традиции течёт не в реке, а в фонтане, установленном в райском саду.

Наш небольшой экскурс в историю науки, кажется, говорит о том, что синтез науки и религии должен сохраняться и впредь. Великий философ эпохи Возрождения епископ Николай Кузанский, который писал о движении Земли в бесконечной Вселенной и называл нашу планету «одной из благородных звёзд», из слова «менз» (лат. «ум») выводил понятие мензурере (лат. «измерение»). Значит, познавать – это измерять. Этот вполне современный тезис основан не на игре латинских слов – его источник в притчах библейского текста. Вот что пишет великий мыслитель XVII века Ян Амос Коменский: «Разве ум человеческий не есть хаос и лабиринт? Нет – если удерживаться в границах. А что ты называешь границами? Данное нам Свыше значение чисел, мер и весов, ибо после того, как Бог—Творец всё в мире устроил согласно числу, мере и весу («Премудрости Соломона», 11:21, Библия), те же самые числа, меры и весы Он вложил в свой образ – ум человеческий, чтобы человек был в состоянии познавать то, с чем сталкивается посредством исчисления, измерения и взвешивания». Так, XVII век – время возникновения современной науки. Современниками Коменского были Кеплер и Бэкон, Декарт и Галилей.

И. Босх. «Св. Иероним»

Поскольку изучение наук делает человека более нравственным, более совершенным – и святые покровительствуют наукам. Их образы преображаются – приведу сравнительный пример (см. на стр. 20. — Прим. ред.). Сначала на картине И. Босха св. Иероним, сняв кардинальскую мантию, простерся на земле в одной рубашке, обнимая распятие. Прекрасный пейзаж символизирует душевный покой, тишину и гармонию. 

Но уже через четыре года после смерти Босха, около 1520 г. в мастерской К. Массейса будет создано совсем другое изображение св. Иеронима. Отодвинув Библию, он придвигает к себе череп, рядом — песочные часы и инструменты, с помощью которых в ту далёкую эпоху изучали природу. В контрасте этих образов – контраст двух эпох, сменивших друг друга: книга природы становится для человека важней книги Откровения.

Мастерская К. Массейса. «Св. Иероним»

Когда же стал чётко ощущаться разлад между наукой и религией? Одна из предпосылок этого разлада – в появлении работ Ч. Дарвина «Происхождение видов» и «Происхождение человека» в середине XIX века. Слово происхождение с полным правом вошло в науку, до этого традиционно происхождением живого на земле занималась теология. Может ли наука претендовать на решение подобных вопросов? Не случайно именно в середине XIX в. формируется история науки как дисциплинарное знание. Сразу после выхода трудов Дарвина в Сорбонне открывается кафедра истории науки.

И не случайно в западной церкви возник интерес к сопоставлению вопросов теологии и естествознания. Ещё В. Вернадский отмечал, что православие мало интересовалось вопросами естествознания. Можно ли, например, представить себе обсерваторию в православном монастыре? Занятия историей, литературой – да… При этом мы помним, какую роль сыграла Ватиканская обсерватория в развитии астрономии, опыты Менделя – в развитии биологии. Также и кафедры истории науки появились в университетах России значительно позже, чем в странах Европы. Мне кажется, это традиционное невнимание к истории науки и в наше время часто служит источником непонимания возможности глубинного, синтезного познания Бога, человека и природы.

Между тем, история науки способна дать ответы на многие современные вопросы, в частности, на вопрос об отношениях человека и природы. Вернёмся в XVII столетие – эпоху возникновения современной науки. Уже знакомый нам Ф. Бэкон пишет в своём труде «О достоинстве и преумножении наук»: «Подобно тому как характер какого-нибудь человека познаётся лучше всего лишь тогда, когда он приходит в раздражение, так и природа, если её раздражать и потревожить с помощью искусства, раскрывается яснее, чем когда её предоставляют самой себе». Что такое искусство в понимании Бэкона? То же самое, что искусство инквизиции. Инквизитор в переводе с латыни – следователь. Сторонники натуральной магии в XVI веке так и называли себя: «инквизиторер натурэ» – выпытывать тайну природы, иными словами, воспринимать природу, как мёртвую сущность, не одушевлять её.

«Власть науки, — продолжает Ф. Бэкон, — намного выше, чем власть над волей, ведь она господствует над рассудком, верой и даже над самим разумом, который является важнейшей частью науки и управляет самой волей, ведь на земле, конечно, нет никакой иной силы, кроме науки и знания, которая могла бы утвердить свою верховную власть над духом и душами людей, над их мыслями и представлениями, над их волей и верой». Его известное выражение «Знание – сила» имеет и другой перевод, возможно, более точный: «Знание – власть». Последствия этой власти в разное время вызывали вопросы и тяжёлые сомнения у самих учёных. Вспомним: когда Оппенгеймер впервые увидел испытание атомной бомбы, это ввергло его в глубокий душевный кризис…

Вернёмся вновь в XVII век. До атомной бомбы – ещё три столетия. И пока европейских обывателей смущает лишь легенда о Големе – глиняном великане, уничтожившем своего создателя, мага и чернокнижника.

Насколько человек подобен Богу в создании новой природы, в постижении тайн бытия? Имеет ли он право?.. Эти морально-нравственные вопросы волнуют молодого астронома И. Кеплера. Он пишет в письме к Галилею в 1610 г.: «А теперь спрошу тебя вот о чём: если на небе существуют тела, сходные с нашей Землёй, то... как может быть тогда всё сотворено для человека? ... Что толку от бесконечного множества многих миров... причём Галилеев, наблюдающих новые звёзды в новых мирах, столько же, сколько миров? ... Мы должны остерегаться бесконечности...»

И сегодня, спустя три с половиной столетия, вопросы науки и нравственности, науки и религии связаны друг с другом. Более того, эта связь выявляется всё отчётливее. Часто, говоря о вопросах науки и религии, под наукой понимают идеологию, использование достижений науки для стремления к власти, к порабощению людей. Поиск «невидимых причин видимых вещей» не имеет к тому никакого отношения.

Когда двадцатидвухлетний Луи Пастер в 1844 г. открыл связь между симметрией кристаллов и явлениями поляризации света, он записал в дневнике: «Я только что сделал гигантское открытие! Я так счастлив, что меня бросает в дрожь...» Потом его учитель, Жан-Батист Био, убедившись в успехе своего ученика, сказал ему: «Сынок, я так глубоко люблю науку, что сердце моё замирает!»

Это замирание сердца от любви к науке в разные времена сочеталось с верой в Бога, искренней и глубокой. Сердце и разум вместе ведут человека по дороге поиска невидимых причин видимых вещей. Очень часто по ней исследователи идут в одиночку. И следы Странников, известных и неизвестных, почти невидимы. Это тоже – невидимые следы видимых вещей...