...ИЗ СТАРОЙ ЗАПИСНОЙ КНИЖКИ
ЭТО история курортного романа, слово в слово
переписанная из старой записной книжки… Кому принадлежит она? Но книжка знает
своего хозяина…
I.
Встреча первая. Несущественная, мельком. Но это она – первая
встреча.
Я не успеваю тебя разглядеть глазами, коридор тёмен — только
общие очертания фигуры. А уже знаю — это ты. Никто не будет меня здесь больше
интересовать.
Мне ничего от тебя не нужно. Но покой и знание уже коснулись
меня. Предопределения не изменить.
Я буду лишь наблюдать. Кто ты?
***
Встретились опять, в коридоре в дверях. Хотя времени более
чем достаточно, чтобы пройти первому, ты останавливаешься и уступаешь мне
дорогу. Стараясь не задержать тебя, значительно ускоряю шаг, стремительно
прохожу мимо.
Вот он – первый осознанный контакт. От тебя исходит великая
бережность. Она удивляет – слишком непривычна – и оттого эхом отзывается во мне.
***
Всё же не удаётся рассмотреть тебя.
По крупицам строю твой образ. Высокая (под метр девяносто)
лёгкая фигура. Широкие, но согбённые плечи, всегда опущенная голова. Взгляд, не
цепляющий внешнего мира. Редкая белизна почти светящейся кожи. Длинные
тёмно-русые волосы, мягкие и волнистые, собраны сзади в пучок. Небольшие усы не
закрывают нежных, ярких сомкнутых губ. Негустая округлая борода. Высокий ясный
лоб. Тонкий правильный красивый нос. Разлёт задумчивых и будто слегка удивлённых
тёмных бровей.
Но всё это можно рассмотреть, если не глядеть в твои глаза.
Всё тонет в этих огромных голубых глазах. Описать их красоту невозможно, как
невозможно описать отражающийся в них твой бесконечный внутренний мир.
Оттого они чаще опущены, чтобы не останавливать поражённых
этим миром.
***
Доносится обрывок разговора на скамеечке:
— Вы знаете, здесь отдыхает батюшка Тихон из Хабаровска...
Ну почему это должно быть о тебе?!. Отчего я уже не
сомневаюсь – это о тебе...
II.
Ничего случайного не бывает. И теория вероятности не
объяснила бы столь частых пересечений. Здесь несколько сотен отдыхающих, и как
получается, что два человека, начиная свой путь из разных мест, в разное время,
непременно встречаются в одной точке пространства!..
И это зримое физическое притяжение безжалостно обнаруживает
более тонкую и мощную связь. Даже если себе в этом старательно не признаёшься.
Чувства опережают неповоротливый мозг, и когда он, наконец,
включается – оценить ситуацию, всё оказывается столь фатально непоправимо, что
он лишь бессильно бьётся над вопросом: «Что, что происходит? Ведь происходит же!
Но что, что?»
Я пока без объяснений просто отдаюсь глубочайшим
переживаниям.
***
Оно такое глубокое и полное – ощущение радости. Им будто
заполняется всё пространство, становясь густым и плотным, гудящим и ликующим.
Переполняет благодарность за то, что ты просто есть, а тем
более рядом. Какая неслыханная роскошь, какое удивительное везение – ты рядом.
Бесконечно велика милость Создателя!
Аллилуйя!
***
Я ощущаю тебя везде и всегда. Мне кажется, будто кто-то ведёт
меня туда, где ты, поворачивает мою голову в твою сторону.
Не в силах осознать происходящего, я признаю, что события
происходят на уровне подсознания, в другом мире. И нет необходимости общения
явного (оно слишком грубо).
Ясная мысль подтверждает: всё, что нужно, происходит, но в
ином, тонком плане, величайшая роскошь общения идёт независимо от того, знаем мы
об этом или нет, даже хотим или нет, осознаём ли в нужной мере. Помимо нашей
воли — по воле Высшей.
Бесконечно велика мудрость и щедрость Отца Нашего!
Аллилуйя!
***
Ум требует доказательств, ему мало знания сердца.
И вот я встречаю тебя на крыльце: ты поднимаешься, я выхожу.
Мгновенный взгляд – мягкая вспышка голубого света. Ты в монашеском облачении.
Оно удивительно тебе к лицу – такую одежду нужно было специально придумать для
тебя. Чёрный цвет в сговоре с чёрными ресницами оттеняет бледность кожи. Шифон
мантии, масса струящихся складочек обнаруживают такую худобу высокой фигуры, что
она кажется едва ли ни бесплотной. Ты настолько преображён, что я даже не узнаю
тебя.
И это сильное впечатление от почти мучительной красоты бьёт
сразу радостной волной благодати, ошеломляет и рождает вопрос: «Кто это дивное
существо, на которое хочется смотреть и смотреть?»
Но ещё миг, и вопрос остаётся без ответа. Я так до конца и не
уверена, ты ли это был...
Пора разобраться в причинах этого притяжения.
Насколько могу себе честно признаться – твоей внешней красоты и
необычности недостаточно, чтобы вскружить мне голову, тем более погрузить в
состояние такой эйфории. Всё иначе.
Постепенно, снимая покров за покровом, дохожу до истинного
объяснения. Я люблю Его, всем сердцем, всей душою, как могу. Ты любишь Его. Ты
служишь Ему всем сердцем, всей душою.
И дело не в нас (кто мы? – нас просто нет), а в этом пламени
любви, горящем в каждом человеке. И подобное притягивает подобное… И если бы не
это, всё выглядело бы предельно нелепо: разница в возрасте, внешности,
социальном статусе...
Но всё это становится абсолютно несущественными жалкими
лохмотьями перед лицом Великой Вечной Тайны.
III.
Отдых – тоже работа, которая не каждому по силам (шутка).
Вопреки всему тому, что привнесли сюда люди, места эти
действительно прекрасны. Практикую утреннее хождение по росе. И это простое
действие неожиданно острейшим образом помогает ощутить скрытую природу Бога.
Через разлитую во всём красоту легко и неизбежно прийти к переживанию
Божественной сути (ибо Бог есть красота).
Цветок, травинка или солнечный луч, пронизывающий листву,
потрясают столь глубоко, до слёз высочайшего восторга, что просто задыхаешься от
переполняющей необъяснимой Любви.
***
Тщетно объяснить что-либо истинное (ложное – сколько угодно).
Любовь...
Любовь как состояние сознания...
Живу на какой-то грани возможного. Ещё немного, и невозможно
будет выдержать поток энергий, идущий в сердце. Широкий, мощный – он всё
нарастает, и сердце вместе с ним, кажется, расширяется, охватывая мир.
Я – как переполненная чаша. Почти всё время ощущаю физическую
сердечную боль. Начинаю усиленно контролировать своё состояние, так как
очевидно, что малейшее лишнее движение может разорвать сердце.
Вот так разрывается сердце от любви...
Эволюционно неизбежно каждому человеку когда-нибудь умереть
от Любви.
IV.
Хотя мне достаточно ощущения твоего присутствия под этим
небом, всё же каждая встреча – такой внезапный подарок, радость, от которой
вздрагивает сердце, переполняясь дивной музыкой.
Но одновременно желая встречи, я знаю – она не в состоянии
что-либо добавить в наши отношения. Словно по какому-то договору на уста
наложена печать, и я, стремясь к тебе по неведомой силе, в смятении каждый раз
бегу без оглядки, не смея заговорить или взглянуть на тебя.
Эта раздвоенность стремлений чрезвычайно мучительна и
непонятна.
***
Нарушая местные правила, мои ноги несут меня на приём к врачу
раньше назначенного дня. Народу много, времени явно не хватит, чтобы принять ещё
и «лишних». Всё равно пристраиваюсь на диванчике и жду.
Меня предупреждают, что передо мной занял очередь ещё один
мужчина. Мне безразлично.
…Кто планирует все эти события, кто с ювелирной точностью
подгоняет цепь ситуаций? И для чего?
В данном случае – для того, чтобы мы, наконец, посмотрели
прямо в глаза друг другу.
Если бы я увидела тебя в очереди, моей решимости не хватило
бы остаться. Но тебя предусмотрительно «уводят» на время, достаточное, чтобы
включить, «заманить» меня в ситуацию, лишив возможности бегства. Ты появляешься,
идёшь, приближаешься... О, куда бы мне провалиться! Я цепенею от ужаса. Нет
силы, которая заставит меня поднять голову. Вижу, как белеют сцепленные пальцы…
Ты подходишь и стоишь передо мной. Сейчас я посмотрю на тебя
(в этом ведь нет ничего особенного, просто после я умру).
Ты что-то выясняешь с моей соседкой по поводу очереди
(наивная, говорит с тобой, как с обычным человеком).
Но сейчас мне можно будет поднять голову. Сейчас. Вот.
Ты совсем рядом. И я смотрю на тебя снизу вверх. Мы смотрим в
глаза друг другу. Сколько?..
Оказывается, ты ослепительно молод. Замечаю что-то новое в
чертах лица – нет, оно, пожалуй, не совершенно... Но что за ним, о чём ты
думаешь?
В громадных голубых глазах гамма переживаний столь сложна,
что я могу выделить в ней лишь едва различимое легчайшее удивление. Ещё какая-то
мучительность... Остальное ускользает...
Всё, больше не выдерживаю. Неплохо бы вернуться в обычную
действительность – невыполнимое желание.
Чувствую, что ты отходишь. Сделав передышку, вновь осторожно
поднимаю голову, но уже не смея повернуться в твою сторону, и останавливаю
взгляд на нейтральном – на зеркале.
Кажется, ощущение нереальности у меня зашкаливает – ты в
полный рост отражаешься в зеркале и смотришь на меня. Как у длинной-длинной
стены можно было найти ту единственную точку, из которой мы могли бы видеть друг
друга в отражении?
У этого Зазеркалья свои законы, оно позволяет невозможное –
тебе смотреть, не отрываясь, на меня, а мне – долго, без всякого времени –
смотреть на тебя, прямо, не скрываясь. Это ведь Зазеркалье, это неправда, там
всё разрешено...
***
Отчего, в каком далёком прошлом пересекались наши пути, и
почему мы встретились сейчас?
Может, ты был моим сыном… Тебя и зовут так же.
***
Есть вещи, в которых невозможно обмануться, которые не
вызывают сомнений ни у кого. При взгляде на тебя никому не понадобятся
доказательства твоей искренности. И так ясно: Солнце – это Солнце, Луна – это
Луна...
Влияние твоё на людей какой-то необъяснимой огромной силы.
Одно только присутствие меняет всё и всех. Словно на челе твоём горит надпись: «Remember!»
Ты подобен скользящему лучу воспоминания о самом блаженном, о
самом лучшем, самом невыразимом счастии, давно потерянном и забытом. И когда
этот луч касается сердца, оно не может больше оставаться в покое.
Ты знаешь дорогу, и хочется только одного – идти за тобою,
оставив всё без сожаления, без оглядки...
Спустившийся ангел – и руки твои словно сложенные крылья, все
движения у тебя – музыка, и сам ты – дивная мелодия. Разве мог ты не отдать свою
обнажённую душу сразу Ему? Ей не было места в суете мира.
***
Но толпа всегда кричала «Осанна!» и «Распни!» Каждый шаг твой
выслеживается множеством глаз. Где бы ты ни появился, все шепчутся и судят
по-своему – с сочувствием, недоумением, откровенным любопытством…
Ты всё же болен. Может быть, этот кашель заработан в такую
изнуряющую жару в холодном храме… Запредельная чувствительность делает тебя
столь уязвимым, что ты бежишь праздной толпы, словно по горящим углям.
Курортная жизнь тяготит тебя, она дана как испытание, и
только вне её ты находишь радость.
Говорят, поздно вечером ты шёл в монашеской одежде, стройный,
с непокрытой головой и весь лучился таким счастием! Ты улыбался! И в великой
щедрости дарил всем свою улыбку. И дети бежали за тобой, и свет шёл от твоего
лица...
Какая весть получена тобою, какое утешение?
V.
Как сложно и просто увидеть за ложным истинное, за внешним
внутреннее, как всё запутано и предельно просто. Мне всё ясно, и я не понимаю
ничего.
Ну, давай же разберёмся в следующей ситуации. Восстанови её с
возможной объективностью.
Я вхожу в здание (после своей утренней росы), ты спускаешься
по лестнице. Дорога одна, и неизбежность встречи очевидна обоим.
— Хватит, — приказываю я себе, — сворачивать в боковой
коридор. Сделай так, как ты часто здесь поступаешь, – поздоровайся. Это ведь
обычное дело. Тем более мы уже «зацепились» взглядами, и это нужно оправдать
простым приветствием.
Но приближаясь друг к другу, мне кажется, мы оба ощущаем
внутреннюю необычность, которой можно придать обычность только внешнюю. Как
можно лучше хочу справиться с этой задачей, поравнявшись, произношу: «Доброе
утро!» (Вроде получилось без фальши, естественно и без навязчивости.)
Ты продолжаешь смотреть широко раскрытыми глазами, будто в
лёгком шоке. Мне уже и вовсе чудится, что ты чуть отпрянул (да позади-то стена –
дальше некуда), и в этих (Боже мой!) громадных глазах – ужас (?) или что-то на
него похожее...
Если бы ты чувствовал себя нормально, то естественно было бы
ответить. Но в ответ – лишь широко распахнутые глаза и… молчание.
Впрочем, всё происходит слишком быстро.
Ты не вышел из необычности ситуации. Она осталась для тебя
запредельной внутренне и внешне.
Нет, я просто хочу увидеть то, чего нет, я всё придумываю,
чрезмерно увлекаюсь ненужной, непростительной фантазией.
***
Что за странная мысль – она не рождена моим умом. Я ощутила,
как она пролетела где-то под потолком, прошелестела птицей у твоей двери: «Ты
без меня умрёшь».
Никаких эмоций (она ведь не моя), только чуть лёгкое
недоумение – откуда она взялась?
VI.
Мне нравится местная церковь. Что-то в ней есть
притягательное. Хожу туда к Нему. Я знаю, что тебя здесь не встречу. Но Он –
Один для всех.
Привязался ко мне местный юродивый Витя, впавшая в детство
душа. Хотя и дурачок, но очень чуткий и искренний в своих чувствах. Зовёт меня
только Галиночкой. Такого-то грех оттолкнуть.
Пока ожидаю на улице начала службы, со мной заговаривает
женщина, красавица, настроенная крайне категорично по отношению к местной
духовной братии. По её мнению, «они все в игрушки играют». «А вот один батюшка,
тот настоящий, — говорит она, — прошёл по санаторию, сразу видно – не ест, не
пьёт, только молится».
Выясняю, на всякий случай, где отдыхает такой батюшка, и
смеюсь про себя. Я-то ведь знаю, что ты пьёшь и ешь. Причём то же, что и я. Нас
– только двое вегетарианцев на весь санаторий, и готовят нам в одной кастрюльке.
То тебе её на стол поставят, мне тарелку принесут, то наоборот...
VII.
Я не знаю, как писать дальше. Может быть, это самое главное.
Остаётся мне всего два дня. Знаю, что не смогу не посещать
все-все службы в храме, какие только будут. Не могу без этого. Даже лишаю себя
возможности лишний раз встретиться с тобою.
Суббота. Вечерняя служба. Витя – мой обязательный попутчик.
Ничего не предвещает перемен в обычном ходе событий.
Но вдруг случается то, чего я никак не ожидаю, но тайно желаю
всем своим существом. Подъезжает автомобиль. Засуетившиеся монахи бросаются
встречать выходящего из него... тебя.
Миг назад «костюмерная» была заполнена лишь пыльными
костюмами, но будто прикосновение волшебной палочки превращает их в живых людей.
Вспыхивают цветные прожекторы, и разыгрывается спектакль, в котором я –
пристальный зритель и опьянённый игрой актёр.
Да, всю службу ведёшь ты. Она праздничная, трёхчасовая. День
Святых Отцов Вселенских Соборов. По этому поводу особая торжественность и
многочисленность действующих лиц, хотя прихожан горстка, человек десять.
Я понимаю бессмысленность попытки описания пережитого. Но
тогда я знала, что ничего более прекрасного в моей жизни не было. Конечно, все
мы разные, и объективности ради мой «зритель» замечал, что иные уходили,
входили, шептались и прочее. Но для меня твоё присутствие и участие в
происходящем дало такую глубину ощущений, что подобное потрясение мне трудно с
чем-либо сравнить.
Может быть, это называют божественным экстазом? Всё слилось в
сплошную яркую полосу, где каждый миг – вспышка.
Ну что было? Словно на малой сцене разыгрывался древнейший
сюжет со своей чрезвычайно сложной драматургией, где двумя тысячами лет выверены
каждое слово, каждое движение, вдох, интонация…
И я впервые увидела его открытыми глазами…
Тебе трижды пришлось обойти весь храм в клубах ароматного
дыма, едва не касаясь меня. Ощущение плоти полностью отсутствует. Что ты за
существо? Как сочетаются вызываемое тобой крайнее возбуждение с величием и
покоем, исходящими от тебя?
Но стоп! Почему, поравнявшись с дверями храма, ты вдруг
бросаешь взгляд своих дивных глаз туда? Сразу острая мысль – так смотрит, должно
быть, большая грустная птица из клетки. В храме непрерывное пение, всё в густом
дыму, горящий воск и игра золотых бликов. Но Жизнь, но Солнечный свет – там.
Насколько ты сам осознаёшь то, что отразилось в твоих глазах?
Начинается обряд елеопомазания. Требуется поцеловать икону и
подойти к тебе. Я всеми силами стараюсь сделать всё правильно. С иконой
справляюсь. Не знаю, как несут меня ноги, но я перед тобою, в трепете, не смея
поднять глаза (нужно забыть тебя и себя – это не фарс).
Ты кисточкой, обмокнутой в душистый елей, рисуешь крестик у
меня на лбу. Значит, теперь можно прикоснуться губами к твоей руке. По-моему, ты
как-то странно чуть дёргаешь руку. Может быть, я делаю что-то не так, но это уже
безразлично…
Послушник выдаёт кусочек хлеба с вылитой на него капелькой
вина. Пытаюсь съесть его, отщипывая по крошке, и не могу унять крупную дрожь.
Скоро всё закончится. Вот ты уже объявляешь об окончании
службы и времени начала завтрашней.
Ухожу, не в силах более оставаться такой обнажённой. Витя
хвостиком за мной. На полпути нас догоняет церковный автомобиль. Впечатление от
него жуткое – как от ползущего крокодила. В нём ты – неживой куклой.
Витя начинает хитро уверять меня, что в церкви нас кормили
хлебом с колбасою. Я ужасаюсь: «Что ты, Витя! Это было вино на хлебе!»
Оказывается, он так шутит, чтобы рассмешить меня. Что ж, удаётся.
VIII.
Всю ночь с неба лились бесконечные потоки воды. Под утро с
тоскою подумала, что сквозь такую водяную стену не пройти, и отключилась на
полчаса. Это стоило мне опоздания к началу службы. Она уже была в разгаре, когда
я осторожно протиснулась в двери.
За открытыми Царскими Вратами в алтаре вижу тебя. Поют хором
монахи, и в твоей «роли» небольшой перерыв. Пожалуй, из-за опоздания я ещё не
вжилась в сюжет, не успела принять его правил и оттого смотрю прямо в глаза
твои, будто говоря:
— Видишь, я пришла, пришла. Разве я могла не прийти...
И ты отвечаешь на мой взгляд долго-долго (правила этого не
предписывают!) — ты тоже застигнут врасплох.
Старательно начинаю вживаться в действие. Оно потрясает с
новой силой. Меняются голоса, поются священные тексты, колышется пламя свечей;
скорбные взгляды икон, дым, душные ароматы... Поверх чёрных одежд золотые
ризы...
В какой-то момент ты встаёшь впереди, заслоняя нас, слабых и
неразумных, от всех опасностей, принимая в грудь свою удары и горести. Ты
вздымаешь к небу свои прекрасные руки, обнажаешь голову, славя Его. Незаметно
поднимаешься по боковой лестнице наверх, и голос твой звучит под куполом –
кажется, с Небес.
И каждый-каждый миг я проживаю вместе с тобою, в
благоговейном трепете. Из-под опущенных ресниц бесконечным потоком мощно и
грозно льются золотые стрелы света. Я — словно факел.
И мы становимся такими огромными, прекрасными и сильными,
что, кажется, будто мы с тобою держим небосвод...
И снова целование креста, после – руки. Но опять неуловимое
движение – и губы лишь вскользь едва касаются её.
Голос у тебя слабый, и кашель... Три-четыре раза я замечаю
странное. Впервые вижу такое в церкви: будто одеяние сползает, и ты поводишь
плечами, словно поправляя его. Это выглядит по-мальчишески беззащитно. Только в
крайнем возбуждении можно допустить такое движение, не заметив, как оно
неуместно, – вот цена твоего внешнего спокойствия...
Сегодня День памяти Сергия Радонежского. И ты говоришь
проповедь на эту тему. Меня она мало задевает. Как старательно выученный урок,
чуть-чуть где-то даже сбиваешься. Но вдруг произносишь замечательную вещь, и от
того, как ты особенно её произносишь, весь рассказ наполняется теплом и
значительностью. А говоришь ты искренне, что о человеке неверно будет судить по
поступкам его, а делать это нужно по его устремлениям и идеалам (будто елей
полил на раны, полученные от неуклюжих дел моих, хочу-то я лучшего). И идеалом
таким у русского народа был Святой Сергий. И ещё нужно верить – может быть, с
таких маленьких церквушек и начнётся возрождение России...
IX.
Я готовлюсь к последней встрече. Я нарушу правила (или
продолжу их). Это будет безумством – я посмотрю на тебя здесь, не украдкой, но
открыто, не скрываясь.
Прихожу в столовую чуть раньше. Ты медлишь. Я знаю, что ты
тоже готовишься, тебе нужны дополнительные силы. Ты молишься, ты просишь об этих
силах, я знаю.
Ты ближе, ближе. Неотвратимо, неукротимо... И вот. До боли
родная, дорогая фигура. Как можно видеть, не глядя! Горесть и радость вспышкой
оплавляют моё сердце.
Действуют иные законы природы.
Ты идёшь. И каждое мгновение разворачивается в новое
гиперпространство. Вся вечность невыносимо мучительно вырождается в
несуществующе краткий миг, в небытие…
Ты идёшь.
Сейчас я подниму глаза.
Эти сильные и хрупкие плечи, несущие тяжесть креста. Смиренно
опущенная голова, тяжёлые ресницы. Потупленный взгляд, уходящий в Небеса.
Иная реальность. Мы с тобою всё видим, всё чувствуем, всё
знаем.
Ещё шаг. Я поднимаю глаза. Сдёрнуты покровы, я не стыжусь: я
люблю. Мои глаза — как бездна, готовая втянуть тебя.
Миг откровения.
Что происходит?
Пространство переструктурируется. Изменяется тон, ритм. Всё
заливает новым, невозможно более ослепительным светом.
И ты расправляешь плечи, высоко поднимаешь голову и смотришь
вперёд, в ничто, в вечность.
Свет исходит от твоего лица. Ты никогда не был так прекрасен,
как в этот миг. Это перерождение, выбор пути.
Я вижу в глазах твоих узкие врата, а в груди пылающее сердце.
Это жертвенный огонь.
Так вот он какой – твой путь! О, иди же, иди по нему! Нет
ничего прекраснее и желаннее его!
Тихон, будь безупречен.
***
Ты уходишь. Но туда, где мы все вместе.
Ты уходишь и приходишь одновременно.
Прощай-здравствуй.
Омытая слезами радость и лёгкость.
Я тебя никогда не увижу. Мы вместе, уже вместе навсегда.
***
На станции я пишу тебе письмо. Понимаю, что имею право всего
на три слова и выбираю их: «Тихон! Будь безупречен».
***
Тайное осталось тайным,
невыразимое – невыразимым,
а на бумаге – слова, слова…
|
|
|
Игорь Анисифоров. «Любовь Небесная» (фрагмент)
|
ЭПИЛОГ
Вернувшись домой, я прочла в случайно открытой книге
Авессалома Подводного «Введение в синастрическую астрологию» следующее.
«...Главным отличием грядущей эпохи будет постоянный контакт
человека с тонким миром и групповыми эгрегорами.
Парные союзы в эпоху Водолея будут скрепляться в основном не на
горизонтальном уровне, а на вертикальном, т.е. партнёры будут привязаны не
столько непосредственно друг к другу, сколько каждый из них – к парному эгрегору,
от которого окажутся в большой зависимости. Тема межличностных отношений
оттесняется на второй план.
Парный эгрегор возникает в Тонком мире задолго до знакомства
пары, организует встречу и даёт энергию. Партнёрами считаются люди, на которых
возложена некоторая общая программа, с которой они могут справиться только
вдвоём.
Основная проблема в первоначальном непонимании, какую программу
материализует в данную минуту парный эгрегор. Чаще всего программа содержит
следующие аспекты:
— внутренняя работа каждого из партнёров, заключающаяся в
изучении другого и адаптации к нему;
— возможность сделать что-либо друг для друга;
— и возможность сделать что-либо для мира».
Текст дан в транскрипции автора.
